И после плохого урожая нужно сеять.
Сенека
В ворота замка влетел на взмыленном
коне Прокопий, опередивший дружину Георгия. Верный страж спешил
на помощь князю. Малка даже не успела остановить его, как он, поняв
сразу все, ринулся в гущу заговорщиков, тащивших по двору награбленное
добро. Меч его разил направо и налево, но толпа опомнилась и, бросившись
на Прокопия, задавила его числом, забив бедного стража до смерти.
Отроки малым числом ночевавшие в замке отбивались от черного люда
опьяненного грабежом и жаждой убийства умело, отходя к цитадели.
Малка уже опомнилась и, встав в их ряды, разила нападавших насмерть.
Получив отпор, те занялись грабежом и пьянством, разбив бочки с
дорогим заморским вином. Малка, собрав отроков, вывела их потайным
ходом к конюшням и, подсадив на неоседланных коней, направила навстречу
подходящим дружинам.
Немного остыв от грабежа, главные заговорщики опять скучковались
в зале.
- Надо грамоту во Владимир послать, - Сказал Амбал, - Эй Ефрем чернильная
душа, отпиши им что-нибудь. Пугани для верности.
- Написал уже. Слушайте. "Если кто из вас, помыслит на нас,
то мы с теми покончим. Не у нас одних была дума; и ваши есть в одной
думе с нами".
- Ты думаешь, поверят и запужаются?
- Ложь она всегда на длинных ногах ходит, а у страха глаза велики,
- Ефрем крякнул, - Пусть косятся друг на друга, кто ж еще недруг
среди них. Пока разбираться будут, нас уже поминай, как звали. А
то гляди, им самим грабеж понравиться.
Слова его были пророческими. Владимерцы, сначала ответившие:
- Кто с вами в думе, тот с вами пусть и будет, несть на ны крови
его. Мол, мы тут не причем, и в драку вашу мешаться не будем.
Потом понаслышавшись подметных речей о богатстве теремов княжеских,
ринулись тоже на грабеж. Быдло, оно и есть, быдло. Ушлые люди, давно
ждавшие своего часа, пожар мятежа раздули. Наступила пора все назад
отбросить. Известно дело, где закон, там и обид много. Мятеж начал
поднимать голову так, что было страшно зрети. Погром! Это страшное
слово зазвучало в Боголюбове, а отдалось во Владимире. Погром! Встал
в людях мятеж и пошел род на род, дом на дом, улица на улицу, конец
на конец, дети на отцов, отцы на детей. Туман безумия охватил весь
стольный град. Заговорщики потирали руки. Все удалось!
Но навстречу мятежникам, да просто голытьбе и люду простому, мятежом
одурманенному, шел по улице протопоп Микулица с иконой Заступницы.
Нет! Не святой черноризец и чудотворная икона остановила ослепших
от алчности, не было такого в мире, что бы народ корыстный святость
останавливала. Сверкая бронями, стальной стеной, за спиной Микулицы,
двигались витязи в красных плащах под стягом Иоанна Воина. А с другой
стороны взвился на высоком древке Андреев стяг - Босеан над плотной
шеренгой храмовников во главе с самой Богородицей. Народ отрезвел
в момент. Только первые горячие головы, на свою беду, кинулись на
мечи, склонив рогатины. Но карающая сталь жалости не знала, и расправа
была коротка.
Кузьма же божий человек поскакал в Боголюбово, и, войдя в замок,
спросил слуг:
- Где господин?
- Вон он твой князь. В огороде лежит. Мы бросили его псам. Да не
вздумай его трогать. Приберешь - убьем!
- Вы сброд, мне указывать и пужать меня будете? - Кузьма распрямился.
- Да ну его, попа киевского, - Сказал кто-то, - Пошли, вино киснет.
Кузьма нашел князя в огороде. Чернь содрала с него даже рубашку.
- О господине мой! Что сталось с тобою? Как это ты не узнал скверных
и нечестивых, пагубноубийственных врагов своих? Как не победил их,
как некогда побеждал врагов?
- Чего стонешь поп? - К нему подошел Анбал, - Гляди, всех ворон
распугаешь!
- Анбал, вражий сын! - Кузьма грозно сдвинул брови, - Дай мне ковер
или что-нибудь, что бы завернуть тело князя.
- Оставь его, - Зло отвечал ассасин, - Мы его на съедение псам бросим.
- Так ты тварь нечестивая, псам, говоришь, его бросить хотите! Помнишь
ли жидовский подпевала, в каком рубище пришел сюда, Старцем изгнанный?
Теперь в оксамите, бархате стоишь. Тьфу, глаза б не смотрели! А
князь наг лежит.
- Ладно лаяться. На тебе, - Анбал сбросил с плеч корзно, - Прикрой,
- Повернулся и пошел прочь.
Кузьма завернул тело в плащ и понес его в Храм. Двери были заперты.
Пробегавшие мимо, кинули на ходу:
- Брось его тут в притворе. Вот нашел еще себе печаль с ним.
Двери Храма растворились сами собой, как будто давая последний приют
своему благодетелю. Киевский посланник внес тело, положил в центре
храма под иконой подаренной Андрею еще самим Лукой и заплакал в
голос:
- Уже тебя, Господине, паробци твои не знають. Иногда бо если и
гость приходил из Царягорода и от иных стран, из Рускоя Земли, если
Латинит, и до всего Христианства, и до всеа погани, и рце: "Въведите
и в церковь и на полаты, да видять истинное Христианьство и крестятся
- яко же и бысть: и крести и Волгаре и Жидове и вся поганы. И ти
больше плачуь по тебе, а сии ни в церковь не велят вложити".
Во Владимире же, Суздале, Ростове, Новгороде и других городах и
посадах Залесской Руси дружины топили мятеж в крови. Выжигая, в
буквальном смысле, скверну, что подняла голову, думая, что пробил
ее звездный час.
- Огнем и мечом! - Напутствовал Микулица, - Огнем и мечом - так
Господь учил!
- Да будет им земля пухом! - Малка осеняла благословением храмовников,
- Всевышний сам разберется - кто его дети, кто не его.
Через два дня дружины Георгия пробились к Боголюбово, выкосив по
дороге всех, кто попался под руку. Первыми ворвались в замок девы-воины,
амазонки из монастыря Козьмы и Демиана, что стоял на Нерли рядом
с теремом Малки. Воспитанницы ее жалости не знали и вырезали всех,
кого в замке нашли, повторяя слова своей хозяйки:
- Богородица правых от неправых сама отличит.
С ними в замок ворвался игумен Арсений - Матери Ариев духовник.
Князя положили в каменный гроб и отпели.
- Скачите к Богородице, - Приказал он, скажите, пусть встречают
князя у Серебряных ворот. В последний путь поедет Великий князь
Андрей.
Амазонки вскинулись в седла и помчались к Владимиру, горяча коней,
и на ходу срубая не согнувшиеся во время головы.
Мятеж действительно захлебнулся в собственной крови и дыме пожаров.
Малка опустила руки, уставшие от трехдневной рубки. Соскочила с
коня, увидев своих сестер.
- Микулица, готовь панихиду, - Отрешенно сказала она, - А я к нему
пойду.
Вмиг перенеслась она в Храм к гробу князя. Встала в изголовье, и
столп света вознесся над убиенным, и благоухание ладана разлилось
под сводами Собора. Народ рухнул на колени.
- Княже святый, отче наш! Прости и помилуй ны грешныя! - Взлетело
к куполу.
Микулица собрал всех братьев, монахов, священников и волхвов владимирских.
Облек их в ризы и, подняв над головой чудотворную икону Богородицы,
повел крестный ход навстречу телу князя.
На дороге показался стяг Андрея и боевые стяги дружин княжеских.
Ветер донес погребальное пение, и вдруг солнце, стоявшее в зените
и безжалостно палившее с утра, померкло. Ужас объял горожан.
- Вот и Ярило простился с ним, - Сказала Малка.
- Скоро встретятся, - Утешил ее Микулица
Князя схоронили в златокупольном Соборе Успения. Положили рядом
с братьями и сыновьями.
- Вечная тебе память, - Тихо сказал Кузьма.
- Вечная память, - Повторила Малка.
- Вечная память! - Бас Микулицы взлетел над всеми пятью куполами,
и подхваченный сотнями голосов разнесся над полями Залесья, - Вечная
память!
Отпели князя, справили тризну. Вскочили в седла и полетели по краям
и весям, до конца скверну с поля вырывать. Старые порядки на новых
дрожжах взошедшие так и не установились. Как когда-то под Киевом,
подручники собрались на Москве, на Бору, у стен Микулициного монастыря.
Заложили новый, дав ему название, как и просил Андрей - Богоявленский.
Тайно собрали всех братьев с земель Великой Руси, тайно провели
Собор, на котором порешили:
- Так промышляйте братья!
Для Посвященных и братии все было этим сказано. Объединенное войско
под водительством Михалко, брата Андреева, прокатилось по землям
всем, возвращая все на круги своя.
Сел на старший отцов стол молодой Всеволод. Дальше потянул лямку
земель объединения. Войско дружинное и отдельные Орды воинские в
Золотую Орду объединять начал, под одной рукой одним воеводой -
Великим Ханом. Земли же все разделил между земщиной и опричниной.
Земщина - это чей Земский Собор правил ото всей Земли. Входили в
него епископы, бояре с городов и волостей, игумены, попы, волхвы,
купцы, дворяне, люди посадские и простые люди, все те, кто не земле
сидели. Опричнина же была опричь земских земель, состояла из кромов,
комтурских замков или монастырей братских с сего дня опричными дворами
прозываемых. Объединили в нее все Братства на Землях Великой Руси
севшие и установили им, сверх Уставов их орденских, выводить государевых
изменников и особу его охранять. А в отличие дал им Великий князь
знаки особые - метлы и собачьи головы у седел. Такая у них вдовья
доля - кромешнина.
В западных уделах у Фридриха, Генриха, да и других соправителей
Псы Господни тот же герб имели - собачью голову, в пасти которой
метла или факел зажаты были. Мол, и мир просвещаем светом знаний
наших, и скверну в клочья рвем.
У них то же земля под ногами покачнулась, и зашатались свечи колоколен
и башен дозорных, что в небо голубое смотрели.
Генрих задавил мятеж, что сыновья его неразумные по наущению врагов
подняли. Ввел на землях своих Ассизы Иерусалимские и еще туже петлю
на горле вольницы затянул.
Фридрих Барбаросса, оправившись от предательского удара в спину
во время похода своего, согнул мятежного Генриха Льва, и продолжил
неумолимый шаг по дороге Андреем завещанной.
Людовик просто баронов мятежных пожег, как он всегда и обещал. Сделал
это быстро и справно.
Покачнулась земля, но устояла. Только посуровела и озлобилась. Как
по мановению всемогущей руки, встали на защиту Веры новой по всем
пределам, от восхода до заката, новые братья. Даже там, где и не
гадали властители Империи крылья своего орла раскинуть. В свейских
землях - Братство Серафима и Братство Даннеброг. На землях Иберии,
королевства Гишпанского - Братства Калатравы и Алькантары. На берегах
Порты поднимали паруса галеры братьев Святого Иакова и меча, достойные
подручники сепулькриеров. А по замкам и укреплениям обосновались
воины Святого Бенедикта Ависского. А в полабских землях, стараниями
Гундомера, покинувшего пост Великого Магистра и вернувшегося к берегам
родного моря, вставало и крепчало новое Братство - Тевтонский орден.
Злобный и беспощадный на крови и пожарах замешанный.
Москва поднялась под рукой Микулицы. Не то, чтобы город, но место
Богородице отданное. Кромешнина. Обосновалась в ней братия храмовников,
да иоаннитов. Вкруг них притулились деревеньки под охраной мечей,
как всегда и везде было. Опричный двор вырос. Потом Всеволод большой
мытный двор поставил - дань собирать. Иереи, мытари под стенами
рубленными, да башнями дозорными, себя спокойно чувствовали. Скоро
на болотах, посреди трех рек, закипела жизнь. Не городская не посадская,
а очень Микулице Иерусалимскую напоминающая. Тот же город - не город,
лагерь - не лагерь, стан - не стан. В общем, центр, где братия собирается
и обживается. Да еще и государева казна, калита сюда переехала.
Малка к Храму своему на Нерли стоящему охладела. Стала чаще бывать
у Микулицы, на Бору. Видно тоже ей новые кромы на Москве-реке Иерусалим,
юность напомнили. Вскоре заложила монастырь на Красном пруду, куда
перевела своих сестер из Космодемьянского своего монастыря и из
Свято-Боголюбского. Над воротами нового монастыря икону повесили
Богородицу Боголюбскую, на которой поклонение Святой Марии изображено
всех городов и сословий на Руси.
Русь
шла путем ей Андреем предначертанным. Под Покровом Пресвятой Богородицы,
держащей его над всей землей, ею в единое государство собранной.
Простерла она его по воле Всевышнего, по просьбе и во славу Великого
князя Всея Руси Благоверного Андрея Боголюбского. И более, как на
святой Руси, ни в одном конце земли обетованной, даже в Новом Израиле
не было праздника такого, и церквей Покрову Богородицы не ставили.
Потому, как не у каждого она в берегинях была, и не над всеми Покров
свой Святой раскинула.
Как-то на утренней зорьке, по выпавшей росе, Малка решила прогуляться
на новом месте по-над речкой. Она жила здесь уже сама не помнит
сколько, а называла его по-прежнему новым. Любила она эти утренние
часы над рекой. Вода тихо струилась меж берегов покрытых сосновым
бором, и изредка березовыми рощицами. На семи холмах разбросанных
среди озер, прудов, болот и речушек, покрытых дубравами, кое-где
блестели в солнечных лучах купола монастырских церквей. Она подошла
к бережку, села, опустив ноги в воду. Заметила, что идет кто-то,
присмотрелась. По берегу, опираясь на клюку, к ней шел высокий мощный
старик.
- Микулица, - С теплотой подумала Малка, - Не спиться старому.
- Здравствуй душенька, - Микулица присел рядом на взгорок, - Посижу
рядком, поговорю ладком, - Он пригляделся, - А смотри ты, прядка
седая с того времени так и не проходит у тебя. Надо ж. Сама не стареешь,
а прядь седая.
- Это память мне на века. А ты чего игумен, или как тебя величать
Магистр, ныне так у вас принято.
- Магистр, магистр, - Буркнул он, - Мастер значит. Чего я сказать
то хотел? Смотрю я на тебя, маешься ты сколько лет. Чего Боги-то
забыли тебя, али что? Мне богохульство можно, я ими любим.
- Нет, братик, жду часа своего. А ты то что? Нашел камень философский
свой? Алатырь-камень.
- Нашел. Потому и пришел. Открой мне секрет, бессмертная. Так я
по жизни стариком и пойду?
- Ой, уморил, - Она звонко рассмеялась, и смех ее полетел над водой,
спугивая птиц и стрекоз, - Ты, о чем задумался-то, старый? Он вишь
бессмертие обрел, а мысль одна. Будет он через века ногами шаркать,
или козликом прыгать. Дай голому рубаху, так она толста. Ступай
к Гуляю, или к Раймону, они тебе водички живой дадут. А главное,
они точно такие, как и ты. Мужики, есть мужики! Будешь, красив и
молод, если захочешь. Вон Старец не хочет и веками - Старец. Нравиться
ему так. Но рада, рада я за тебя, - Она схватила его за руки и закружила
вокруг себя.
- Ой, умру! - Выдохнул он.
- Это теперь уж вряд ли! - Опять засмеялась она, впервые с того
горестного дня.
- Ну, вот разтребушил я тебя, а то ходишь как тень. Краше в гроб
кладут.
- Спасибо тебе, братик милый. Вот и еще один дружок у меня среди
своих.
- Куда дорожку-то тропить вздумала? По глазам вижу все. А то бы
к реке не пришла.
- Отдохнуть хочу. В дубраву проситься буду, ворожеек воспитывать
и учить. Любавушку надо в кудесницы определять. Такая красавица
стала, а Велес ее у себя на задворках держит. Буду Артемиде челом
бить, что б себе забрать. Берегиню растить.
- Не запечалишься-то в дубравах там, в волчьем краю?
- Да нет, отойду маленько. Угрюмам роздых дам. Пусть по чащам побегают.
Скоро у нас дела большие впереди. Чего глаза вытаращил. У нас. Ты
что забыл, что пророчица я, ворожейка. Так, что ты еще последние
порошочки смешивал, чернокнижник мой любимый, а уже знала, что ты
мне на бережку скажешь.
- Вот бисова девка, - Крякнул Микулица, - Так что у нас впереди?
- Много чего. И поход большой и дела великие. Мятежи кровавые и
костры искупительные. Старым Богам забвение. Новым верам поругание.
Вечный бой, вечная свара. Тебе знаний больших и учеников любимых.
Мне воспитанников и воспитанниц тьма. В общем, жизнь продолжается
братик. Только любви в ней больше нет, - С грустью закончила она,
и слезинка блеснула у нее на щеке.
- Зато была, - Он поцеловал ее в щеку, вытирая слезинку, - Зато
была. Все было: и любовь, и слава, и жизнь, не в пустую выкинутая.
Все было и все будет. Пойду я сестричка. С семьей прощаться. Тоже
дело не простое вечно жить. Не грусти мы еще о-го-го. Мы еще такого
наворотим. В пору сказы сказывать, баллады сочинять, да книги толстые
писать.
- Напишут еще, - Тихо сказала она, помахав ему вслед, - Было б об
чем писать.
Международный проект «Неизвестная Планета» | Карта сайта | Обратная связь
© Всеобщие исследования, 2001–2024 гг.
